#Интересно о науке

Радиохимик Рамиз Алиев рассказывает о ядерной медицине, противоречивых судьбах покорителей Северного полюса и социальных последствиях изменения климата

Главный редактор ПостНауки Андрей Бабицкий побеседовал с Рамизом Алиевым — радиохимиком, ведущим научным сотрудником химического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, заведующим лабораторией радионуклидов и радиофармпрепаратов Курчатовского института и автором книги «Изнанка белого. Арктика от викингов до папанинцев».

 

 

Радиохимия в медицине

 

— Рамиз, ваша основная специальность — трансмутация элементов?

— Это понятие скорее из алхимического лексикона, хотя оно используется. Но это не моя специальность, я занимаюсь всем, что связано с радиоактивностью. Хотя радиоактивность — это превращение одних ядер в другие.

 

— Но слово «трансмутация» завораживает. Что сейчас важно в радиохимии?

— Первая основная составляющая в современной радиохимии — ядерная энергетика и химическое обеспечение ядерного топливного цикла и всей ядерной промышленности. Вторая — применение радиоактивных ядер в медицине.

 

— А как их применяют?

 

— Во-первых, они нужны для медицинской диагностики. Мы используем радионуклид как метку и следим за перемещением радиоактивных веществ в организме. А во-вторых, для терапии. Радиоактивный атом — это некий поражающий фактор в момент радиоактивного распада, поэтому излучение может убивать раковые клетки. Медицинская диагностика широко развита, создано много изотопных лабораторий. А терапия пока передний край ядерной медицины и науки.

 

— Какими свойствами должен обладать радионуклид, чтобы он меня вылечил?

— Лечит медицинский препарат, а не радионуклид. Радиофармпрепарат — это соединение, содержащее пептид либо антитело и радионуклид. Нуклид должен соответствовать этой молекуле по скорости распределения по органам и тканям, чтобы его накопление в опухоли примерно соотносилось с периодом полураспада. Никогда в организм не вводят долгоживущие радионуклиды. И, конечно, должно быть корпускулярное излучение, бьющее недалеко и сильно: бета-частицы, альфа-частицы, оже-электроны и так далее. Таковы сейчас подходы, применяемые во всем мире в ядерной медицине.

 

— Есть некоторый идеальный набор известных нуклидов, которые используются для этого?

— Набор невелик, потому что есть проблемы экономики, доступности, связанные с ядерными методами получения радионуклида. К тому же нужно учитывать короткий период полураспада: от 100 минут до нескольких дней.

 

— То есть в онкологическом центре должна быть своя маленькая ядерная лаборатория или генератор?

— Такие лаборатории с генератором или небольшим ускорителем есть сегодня во многих центрах. Обычно их используют для диагностики, а не для терапии.

 

— А какие элементы используются для терапии?

— Активно используют 177-й лютеций, искусственно синтезированный на ректорах. Говорили и о 90-м иттрии, который получается из 90-го стронция, но с ним не так легко работать. Йод 131-й — классика, с него все началось: радиойодтерапию начал использовать рожденный в России американец Сэмюэль Сейдлин в 1943 году. Это был первый успешный случай использования йода для лечения щитовидной железы.

 

— Выходит, использование ядерной физики для массовых убийств и медицины придумали примерно одновременно?

— К сожалению, использование для массовых убийств придумали раньше и эффективнее. Все, что для медицины, как правило, требует более сложных и тонких подходов. И, наверное, никогда в ядерную медицину не вкладывалось столько ресурсов, сколько в Манхэттенский проект по разработке ядерного оружия.

 

Освоение Арктики

 

— Рамиз — автор моей любимой книжки «Изнанка белого. Арктика от викингов до папанинцев», которая не имеет никакого отношения к радиохимии. Расскажите, как вас занесло в Арктику?

— Все мальчишки в детстве, наверное, хотят стать летчиками или моряками. Я эти желания реализовывал нетрадиционным способом: пошел в научную группу, которая в университете занималась исследованием радиоактивности океана, потому что хотел попасть в море и оказаться в этой романтической обстановке. Хотя в те годы не было никаких морских экспедиций, поскольку была полная разруха и не выделяли денег на экспедиции. А потом меня позвали в одну экспедицию, потом в другую.

 

Я пытаюсь проникнуть в историю как можно глубже. Не просто прочитать «Двух капитанов», а посмотреть дневники участников этих экспедиций, если это возможно, посмотреть исследования, которые были про них написаны. Я стал глубоко вникать в то, что же влекло людей в Арктику, что они испытывали. И вдруг понял, что в разные эпохи, в разных странах и для разных людей эти интересы были совершенно разными, поэтому я и попытался написать про человеческие истории, поскольку в любой истории самое интересное — люди.

 

— Покорителей Южного полюса — Амундсена или Скотта, например, — кого угодно можно привести в качестве позитивного героя. А людей, которые шли к Северному полюсу, книга очень сильно дегероизировала. Почему?

— Это жизнь. Историю Арктики очень часто рассказывали с одной стороны, поэтому она ужасно скучная. А люди-то были разные — как настоящие герои, так и злодеи.

 

Амундсен и северный, и южный авантюрист. Как он попал на Южный полюс? Он ввел в заблуждение команду, объявил, что курс меняется на южный. Угнал корабль фактически. Амундсен был не то чтобы бескорыстен — он стремился к славе из любви к процессу. Он рисковал своей жизнью, а с чужими жизнями вообще не считался. Норвежцы к нему гораздо суровее сейчас относятся, чем русские авторы, которые традиционно ему симпатизируют.

 

— Норвежцы переосмысливают своего национального героя. А у вас есть личные герои в вашей исследовательской эпопее?

 

— Полярник Альфред Вегенер. Он пришел в геологию из химии, метеорологии, термодинамики и выдвинул авангардные идеи, за что был заклеймен. Вегенер к этому относился очень спокойно. Вот почему, может быть, он мой герой. Погиб он, проводя спасательную операцию. Вегенер должен был организовать зимовку в середине Гренландии. Он возглавил санную партию, которая отправилась на центральный купол. Вегенер довез туда, что смог. Сложилась ситуация, что в партии было пятеро, а продуктов вроде бы хватало на троих, поэтому Вегенеру надо было по зиме возвращаться обратно. На обратной дороге он погиб: судя по всему, здоровье подвело, потому что ему было 50 лет. И когда потом пересчитали все продукты, выяснилось, что хватало на всех. Вегенера подставил помощник с руководительскими амбициями, с которым у него были напряженные отношения.

 

— Сразу вспоминаю эпизод из вашей книги про капитана Чарльза Холла, который пошел на Северный полюс, и его собственная команда отравила мышьяком в Гренландии.

— Холл уникальный, практически забытый персонаж. Очень часто науку и полярные исследования делали именно такие странные люди. На него вдруг снизошло озарение, что он должен найти пропавшую экспедицию Франклина, которая датируется 1845–1847 годами. Холл начал свои поиски в 1860 году и отправился в Арктику, хотя никогда прежде не занимался ничем похожим на полярные исследования. Он отправился туда своим ходом и несколько лет жил с эскимосами. Потом к нему пришла слава полярного исследователя. Холл убедил американского президента Улисса Гранта профинансировать полярную экспедицию к полюсу. Набрали случайную команду, в которой был национальный перекос: очень много оказалось немцев. Они в коллективе организовали микрогруппу, критически настроенную к руководителю. И когда ситуация в экспедиции стала ухудшаться, один из членов микрогруппы, судовой врач, отравил Холла. В XX веке провели эксгумацию и выяснили, что капитана действительно отравили мышьяком.

 

— А вы можете назвать человека, которого вы бы привели в пример детям?

— Штурман Валериан Альбанов со «Святой Анны», он один из двух выживших в экспедиции Георгия Брусилова (второй выживший — матрос Конрад). Обычный моряк, который оказался на этом судне старшим помощником, а до этого он и со льдами не имел никакого дела. Но он провел героическую борьбу за жизнь в очень трудных условиях. Он не был полярным исследователем, хотя его имя сейчас есть на картах. Самое интересное, что у Альбанова с географией в школе не ладилось.

 

— А Фритьоф Нансен — герой?

— Безусловно. Нансен, на мой взгляд, антипод Амундсена, образец гуманизма. Он сделал так много для нашей страны. Во-первых, нансеновские паспорта, которые выдавали беженцам из России. Военнопленные после Первой мировой и беженцы после революции, находившиеся в абсолютно бесправном положении, стали членами общества и получили работу. Во-вторых, борьба с голодом. Нансен обратил внимание на эту проблему, что позволило собрать большие деньги для России и не только. Нансен как раз пример того, как человек свою популярность сумел конвертировать в общественно значимое и полезное для всех дело.

 

— Интересно, насколько ваше увлечение Арктикой интеллектуально, а насколько оно порождено желанием пережить это хоть немного?

— Я был в Арктике. На берег мы выходили мало по разным причинам, но все равно чувствовали обстановку. Кто-то случайно мог без повода наорать, кто-то плохо держал себя в руках. Никто не боялся, что его съедят товарищи, но все-таки люди устают в этих условиях. На корабле основная проблема была в том, что корабль — замкнутое сообщество. Если тебе плохо, ты можешь только в очередной раз пойти погулять по палубе. Ты сидишь в кают-компании с одними и теми же людьми, один из них приятен, а кто-то жутко раздражает. Я восхищаюсь моряками, которые годами работают на кораблях, они — люди высокого мужества. Эти часто очень интеллигентные, вежливые и аккуратные люди выбрали себе очень тяжелую жизнь.

 

— Еще поразительная вещь, про которую я прочитал у вас, насколько эскимосы круче нас. В любом сюжете, который у вас начинается, все заканчивается тем, что выживают эскимосы.

— У них немного другое отношение к жизни. Они более мягкие, душевные, поэтому их не удавалось задействовать в военных операциях. Они не понимали, что можно стрелять в человека. Да, они прекрасно владели оружием, но до них не доходило, что оружие для стрельбы в другого человека, а не в добычу. Самое страшное ругательство у эскимосов — «ты не умеешь жить».

 

— У вас есть переживания в связи с тем, что сто лет назад Арктика была главной мечтой человечества, а сегодня люди разговаривают про космос, а не про Северный полюс?

— Про космос все мое детство разговаривали. Но сейчас интерес к Арктике снова возвращается. На мой взгляд, это регион, который нуждается в детальном изучении в силу очень серьезных изменений природной среды. Меня это тревожит, как и любого нормального человека.

 

 

Социальное изменение климата

 

— Что происходит в Арктике, расскажите?

— Арктика — это проблемный регион, там хватает экологических проблем. Я в своей книге писал, что Арктику воспринимали как-то, что находится за скобками нашего нормального мира, а значит, там можно делать что угодно. Причем отношение было одинаковое — что у американцев, что у Советского Союза, из-за этого страдали и экосистемы, и коренные жители. Там жило, может быть, несколько сотен человек, которых депортировали, когда делали полигон. К этой проблеме нельзя подходить с позиции арифметики, ведь погибла целая культура, целое сообщество со своими традициями и историей.

 

— Расскажите про свой интерес к климату.

— Когда занимаешься Арктикой, вопрос климата на первом плане, потому что история ее освоения — история климата. Можно сесть и написать книжку об изменении климата в прошлом без всяких палеоклиматических баз данных, анализируя судовые журналы или экспедиционные бумаги. Интерес к климату есть у любого человека, который занимается науками о Земле, а я все-таки значительно связан с радиоактивностью окружающей среды. История с изменением климата гораздо сложнее, чем-то, что мы привыкли слышать в обсуждениях в СМИ или в твиттере Трампа.

 

— Сложнее — в смысле интереснее?

— И интереснее, потому что история изменения климата — это, в принципе, история развития нашей цивилизации. Конечно, нельзя полностью свести всю историю к потеплениям, похолоданиям и засухам. Но ее нельзя свести к экономике и классовым конфликтам, игнорируя природные факторы. Истина где-то посередине.

 

— А что самое удивительное вы узнали про климат прошлого и влияние на человеческую цивилизацию?

— Великое переселение народов и гибель Западной Римской империи сильно связаны с климатическими историями, которые спровоцировали миграционный кризис, что и привело к коллапсу. И вот такая же недавняя история, поразившая меня до глубины души. Мы много знаем про войну в Сирии и «Арабскую весну», но мы не задумываемся о годах серьезной засухи, которые привели к волнениям. Это одна из причин тотальной дестабилизации ситуации в стране.

 

— Вы ждете, что растает Северный морской путь?

 
Климат в арктических широтах

— Он периодически тает, мы частенько слышим о том, что можно было пройти в какие-то периоды без ледоколов. Климатологи сходятся к тому, что если динамика сохранится, то уже к 2050 году мы с большой вероятностью не увидим льда летом в Арктике.

 

— У вас есть сценарий того, что будет происходить на севере нашей страны?

— Мне кажется, что чем меньше мы будем вести хозяйственную деятельность в регионах с хрупкой экосистемой, тем лучше. Понятно, что она нужна, но где-то без нее можно обойтись. Чем больше у нас охраняемых природных территорий, чем больше территорий мы выводим из экономического обихода, тем лучше. Понятно, что там, где живут люди, надо создать условия. Там, где ведутся исследования, их надо продолжать. Но мне кажется, что пафос освоения Арктики 1930-х, что мы туда всех заселим и будем там что-то выращивать, — это путь никуда. И мы это увидели, когда у нас сменилась экономическая система, когда рыночные приоритеты оказались впереди командно-административных. Люди просто уезжали, например, из Мурманска.

 

— У вас есть какой-то алармизм, что скоро все растает?

— Нет. Мир ведь меняется непрерывно. Это его главное свойство. Надо относиться к этому философски. Но там, где что-то от нас зависит, не нужно усугублять ситуацию, можно бережно относиться к планете.

Источник: ПостНаука